Широкий резонанс в СМИ получила история Варвары Карауловой – студентки второго курса философского факультета МГУ, которая приняла ислам и отправилась в Сирию, чтобы воевать в рядах Исламского государства (запрещенного в России). То, что стало реальностью для Европы уже несколько лет назад, когда сотни молодых людей из разных стран были завербованы в экстремистские исламские организации, похоже, пришло и в Россию. О причинах роста увлеченности радикальным исламом во всем мире и о том, как предотвратить повторные случаи вербовки эмиссарами ИГ адептов в России, мы поговорили с Евгением Сатановским, российским востоковедом, президентом центра «Институт Ближнего Востока».
— Евгений Янович, что, на Ваш взгляд, привлекает российскую молодежь в радикальном исламе?
— Ясность, простота, неформальность, отсутствие бюрократии, а также кажущееся отсутствие связи с коррумпированной властью. Религия, куда уходят молодые люди, – это, как правило, религия не просто негосударственная, но очень часто преследуемая государством, или не имеющая с ним никаких отношений, или совсем антигосударственная. В поисках справедливости романтичная молодежь идет туда, где, как ей кажется, эта справедливость присутствует, и это в том числе радикальные исламистские группировки. Последние вполне успешно пользуются тем, что обюрократизировавшаяся и заворовавшаяся элита толкает молодежь к ним прямо в руки.
— А почему именно радикальный ислам, что в нем такого привлекательного?
— На сегодняшний день активным прозелитизмом занимается, главным образом, радикальный ислам. Денег там много, есть хорошие технологии, работают очень хорошие специалисты по PR.
Очень тесно связанный с государством исламский официоз тем и плох, что он связан с властями. Там мало харизматичных молодых людей, эти люди малограмотны, им зачастую не хватает качественной богословской подготовки, поскольку у нас выбивали любую грамотную религиозную элиту, в том числе и исламскую, в течение всего советского периода. Остались еще засевшие в глубоком подполье суфии, которые современного молодого человека тоже не сильно вдохновляют.
А у салафитов религия жесткая, это религия, если угодно, исламского протестантизма. Это иллюзия «возвращения к истокам». Она демонстративно антигосударственная, антивластная, антибюрократичная. Это религия, в которой языком общения является русский, что, как ни странно, очень популярно среди молодежи. Адепты этой религии, возвращающиеся после обучения в западных медресе или университетах арабского мира, прекрасно владеют схемами ведения диспутов, аргументации. Очень простые вещи говорят.
Религия, которая слишком усложнена, всегда теряет паству в столкновении с религией, возвращающейся к «простым истинам». Эти «простые истины» могут не иметь ничего общего с основами религии, но, так же как идеи Гитлера были предельно просты и он обладал величайшей ораторской харизмой, так и у радикальных салафитов все просто. Кто виноват, что делать – все понятно. Нужно противостоять чему-то, бороться за торжество чего-нибудь. Простые, примитивные вещи. В то время как сложные идейные системы, с одной стороны, очень красивы, с другой – всегда выстраивают мир несправедливости и коррупции. Люди, которые приходят с простой идеей развалить все эти сложные схемы, всегда пользуются популярностью.
— Но у Вари Карауловой как раз хорошее образование, она знает 5 иностранных языков, то есть это человек, который, наоборот, привык думать, привык к сложным идеям…
— То, о чем я сказал выше, не означает, что к радикалам идут малограмотные и необразованные люди. К ним идут люди ищущие. Кроме того, Варя номинально была православной. Очевидно, что в ее случае ни университет, ни Церковь не дали девочке того, что она искала. Радикальные исламисты обещали – вот она к ним и ушла.
— Но ведь Исламское государство в реальности построено не на идеалах, а на больших деньгах и цинизме…
— Большие деньги, воровство, наличие зверств и полевые командиры, подминающие под себя бюджет, проявляются в реальном столкновении, когда завербованный уже на месте и сделать ничего нельзя. Так было и во времена революции. С одной стороны, молодых людей несет в революцию, с другой стороны, пришедшие в результате революции к власти люди становятся сибаритами, и они возрождают худшее, что было в строе, который они свергли. И в результате кто-то, кто почестнее, вроде Маяковского, идет и стреляется, а кто-то, кто более зависим, вроде Максима Горького, идет на компромиссы с новой властью. Тем, кто идет строить светлое будущее, до поры до времени непонятно, что именно они строят. А потом выясняется, что создана диктатура, по сравнению с которой свергнутый строй был чрезвычайно мягким.
— Может ли православие сегодня, с Вашей точки зрения, дать молодежи то, чего они подспудно ищут, приходя в радикальный ислам?
— В 70-80-е годы протестующие против советского официоза молодые люди приходили в Православную Церковь. Затем советская власть кончилась, и на протяжении короткого периода времени, 90-х годов, возник православный ренессанс. Я прекрасно помню, каким было в 90-е годы движение за возрождение православия. Однако довольно быстро все вылилось в бюрократию – и популярность Православной Церкви в нашей стране закончилась.
На мой взгляд, нет ничего более опасного для Церкви, чем появление православных байкеров, «православных активистов». А это мейнстрим. Маргиналы в Церкви – это как раз порядочные и интеллигентные люди. Они не обладают ни влиянием, ни ресурсом. Но на встрече интеллигента с боевиком всегда победит боевик.
— Какова ситуация с радикальным исламом в Европе – лучше или хуже, чем в России?
— В Европе она значительно хуже, потому что там общество гораздо толерантнее и, значит, гораздо менее защищено перед радикализмом. Наше общество гораздо более агрессивно, недоверчиво и в этом плане защищено больше. Кроме того, структуры нашего общества, с демографической точки зрения, не пронизаны радикалами – арабскими, пакистанскими и прочими. В Европе они составляют миллионы. Наши мусульмане гораздо более спокойные. Поэтому у нас есть иммунитет, которого в Европе нет.
— Что конкретно делают радикалы в нашей стране: в каких регионах они преуспели, какие методы вербовки они используют?
— Например, они идут к местной власти и становятся ее «преданными помощниками» в деле борьбы с радикальным исламом. Пишут программы, которые, естественно, принимаются не глядя абсолютно безграмотными чиновниками, которым надо отчитаться перед высшим начальством. Сейчас у нас период, когда радикальный ислам внедряется во властные структуры и делает это активно и успешно по всей стране. Причем они часто предлагают бороться с радикализмом за свои деньги, предлагая: «Хотите, мы вам фонды приведем?» И умудряются «оседлать» всю исламскую тему. Это очень опасная тенденция, и на сегодняшний день она доминирует на местах.
Посчитайте, сколько у нас убито за последние 10-15 лет муфтиев; посмотрите, кто у нас внедряется в школы Дагестана, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Татарстана и прочих регионов, где ислам является исконной, базовой религией исторически, – и все становится ясно.
— ФСБ ведь работает в этом направлении?
— Работает. Но у ФСБ хватает ресурсов только для того, чтобы отстреливать террористов либо предупреждать теракты. Ни на что большее у них ресурсов не хватает. Более того, те из них, кто умнее и профессиональнее, пишут предупреждающие бумаги, которые затем аккуратно складываются в мусорные корзины.
— Какие меры информационной безопасности в складывающейся ситуации могут быть эффективны, на Ваш взгляд?
— Я не знаю, какие меры могут быть эффективными, если в Дагестане уже половина общин – салафитские. О какой информационной безопасности может идти речь, когда критика власти заслуженна? Когда у нас даже нет идеи по поводу того, какое общество мы сейчас строим. Общество равных возможностей? Нет. Общество взаимного уважения и безопасности? Тоже нет. Общество справедливости? Опять нет. Тогда что мы строим? «Грабь награбленное» – это плохая национальная идея. В этой ситуации очень трудно выстроить перед неглупыми молодыми людьми позитивную схему развития страны. Поэтому ее нет, а есть только имитация.
— Как в таком случае можно предотвратить повторение или учащение случаев вербовки молодежи?
— Работать, не воровать, соответствовать обещаниям, ожиданиям. Для людей воцерковленных – исполнять хотя бы 10 заповедей, то есть демонстрировать принадлежность не только к организации, но и к христианству как таковому. Только личным примером человек может остановить юношу или девушку, уходящих к радикалам. Примером того, что он не врет и не ворует, что он работает на благо других людей. Это способно увлечь. А все остальное не способно – хоть кричи на всех углах про духовные скрепы, хоть рассказывай про исторические для России религии.
Вместо послесловия.
Протоиерей Дмитрий Смирнов, настоятеля храма святителя Митрофана Воронежского на Хуторской:
«Сегодня ко мне подошла пожилая женщина и говорит: «Батюшка, объясните мне одну вещь. Когда мне нужно в храм, я поднимаю руку, останавливается машина и меня везут. Если за рулем мусульманин, он с меня денег не берет. Говорит: «Ну, не может сын брать деньги с матери, тем более, когда она едет молиться». А если останавливается русский, крещеный, то он говорит: «Это моя работа». И берет деньги.
А я отвечаю: «Да очень просто. Эти мусульмане гораздо ближе ко Христу, чем те крещеные водители, которые, может быть, даже в церковь приходят на Пасху. Потому что в них нет ни милости, ни жалости, ни милосердия. Вместо того чтобы уцепиться за бабушку и сказать: «А давай я тебя еще покатаю, давай я тебя и в прачечную свожу, и за квитанцию заплачу, давай я тебя в магазин свожу и сумки отнесу на твой этаж. А если у тебя в доме лифт, тогда до лифта». Потому что это угодно Богу.Получается интересно: то, что угодно Богу, современный мусульманин знает, а современный крещеный не знает. И кто же ближе к Богу? Поэтому будущее за этими мусульманами. За ними будущее. Они будут населять эту землю, потому что современным крещеным это все не нужно. Они [мусульмане — прим. ред.] и горячие, и посты соблюдают.
Когда у них праздник, люди даже боятся в этот квартал заходить, потому что десятки тысяч молодых мужчин стоят на коленях и молятся Богу. Где вы видели столько православных мужиков? Нигде и никогда. Только одни бабы.» Из проповеди на неделю 17-ю по Пятидесятнице. По Воздвижении. 30 сентября 2012 г.
